«УХОДЦЫ». МЯТЕЖ В УРАЛЬСКОМ КАЗАЧЬЕМ ВОЙСКЕ В 1874 ГОДУ (ИСТОРИКО-ДОКУМЕНТАЛЬНЫЙ ОЧЕРК). ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Через короткое время в руках у Бизянова в Уральске оказались присланные Кржижановским два, несомненно, подложных документа. Вот первый из них:

«По личному разъяснению нам генералом-губернатором этого дела о новом Положении по воинской повинности в Уральском казачьем войске, мы, подносившие прошение генералу Бизянову, отказываемся от всякой просьбы на счёт изменения сего Положения и умоляем начальство простить нам наше поведение и считать недействительным прошение наше от 19 июня 1874 года.

Вместо неграмотного Кирилла Кирпичникова и за себя подписался казак Осип Ботов».

А вот второй:

«Генерал-губернатор разъяснил нам всё дело о новом Положении по воинской повинности Уральского казачьего войска и о том. что никаких изменений в Положении допущено быть не может, а потому, убедившись в пользе нового закона, мы объявляем, что депутатами но сему делу быть не хотим и доверителям нашим по добру советуем от всякой просьбы и от малейшего неповиновения отказаться.

Вместо неграмотного…». И т. д.

Кржижановский приказал Бизянову объявить, что Ботов и Кирпичников, введённые по темноте своей в заблуждение. из-под стражи освобождены, раскаялись и скоро прибудут домой. На самом же деле, Кржижановский освободил арестованных лишь от содержания на гауптвахте, передав их в состав одной из оренбургских воинских команд под строгий надзор: никуда не отлучаться, писем не посылать.

Начался поиск источников вредных толков о новом законе. В наиболее подозрительные станицы срочно командируются: в Красновскую - полковник Темников, в Трекинскую - полковник Мартынов, в Круглоозёрновскую и Чаганскую, заселенные преимущественно закоренелыми раскольниками, - сам исполняющий обязанности атамана генерал Бизянов. Командующий округом Кржижановский надеялся, что в войске действует лишь кучка раскольников - смутьянов - изловить их, и делу конец!

Но дело оказалось гораздо сложнее.

Первым рапортовал полковник Темников из Красновской станицы. Там все казаки поголовно заявили несогласие с заверением Темникова, что их прошение об отмене нового Положения нельзя удовлетворить. Пусть дескать, нам об этом сам государь император скажет. Бумагам, подписанным Ботовым и Кирпичниковым, не поверили, потребовали их личной явки на «сход».

Ещё более тревожное донесение поступило от полковника Мартынова. Три дня подряд полковник собирал сходки в Трекинской станице, и каждый раз сталкивался с сопротивлением. Казаки требовали допуска делегатов к царю. Разъяснения Мартынова остались втуне. На грозные слова о неизбежности сурового наказания за неподчинение новому Положению, трекинские, гниловские и дарьинские казаки отвечали с полным равнодушием: «Как будет угодно Богу!».

Видя, что дело начинает принимать серьёзный оборот, Кржижановский срочно высылает из Оренбурга в Уральск двумя эшелонами батальон солдат. В Петербург же к военному министру отправляется нарочный с донесением обо всём случившемся.

Пустился Кржижановский и на хитрость: сочинил «всеподданнейшее» письмо на имя Государя Императора - с выражением преданности и благодарности за милость, дарованную уральским казакам новым военным Положением. Бизянову надлежало заставить казаков расписаться под этим хитрым документом, причём для подписи предлагались пустые листы белой бумаги.

Нелепая затея с подписью на пустых листах успеха не имела…

 Тем временем в Уральске, перед домом, где помешалась рассекреченная теперь военно-следственная комиссия, начали толпами собираться казаки. Становясь на колени перед полковником Прутковым, казаки упрашивали содействовать их просьбе - отменить новое Положение. Или разрешить личную встречу с царём по этому делу.

Такие же, внешне спокойные толпы несколько раз появлялись и перед домом полковника Мартынова, состоявшего в то время членом Комитета иррегулярных войск от Уральского казачьего войска.

Новый воинский закон неожиданно для властей вызвал и ещё одну каверзу со стороны непослушных. На войсковом съезде выборных предстояло рассмотреть и принять к исполнению утвержденный правительством проект изменений в хозяйственном укладе жизни уральских казаков. От посылки своих депутатов на объявленный съезд большинство станиц отказались, считая новое хозяйственное Положение таким же обманным и тягостным, как и Положение о воинской повинности.

Одной из мер убеждения имелась попытка внушить казакам, что новое Положение о воинской повинности даёт Уральскому казачьему войску больше преимуществ, чем, например, войску Донскому. Но если уральские казаки будут продолжать упорствовать, их приравняют к донским.

Однако ничто не могло смягчить возникшую непримиримость.

...Шёл сентябрь 1874 года. Волнение в Уральском казачьем войске продолжало расширяться. Толчком к дальнейшим событиям послужили указания военного министерства, заставившие командующего войсками Оренбургского военного округа генерала Кржижановского спешно выехать на место происшествия - в город Уральск. В его портфеле - только что полученный из Петербурга документ: копия доклада Государю военного министра графа Милютина о беспокойных делах на Урале. На полях доклада - заверенная начальником личной Его Величества канцелярии графом Адельбергом резолюция Императора: «Заставить силой сделать то, что они - уральские казаки - должны были бы сделать по добру. Александр».

События быстро начали переходить в новую стадию. К 18 сентября в Уральске арестовали и заключили в тюрьмы первых 78 казаков-«ослушников». И началось то, что с этого времени в официальных бумагах открыто стало называться: «Мятеж в Уральском казачьем войске в 1874 году по поводу введения нового Положения о воинской повинности».

Генералу Кржижановскому - главному ответственному лицу за подавление мятежа - повезло. К 22 сентября из двадцати девяти станиц составлявших войско, двадцать шесть удалось, наконец, подчинить требованию: избрать депутатов на общевойсковой съезд. В победном донесении военному министру Кржижановский, однако, умолчал, что согласие досталось путём ареста около двухсот человек упорствующих. Сложилась уверенность, что таким способом не составит пруда «образумить» остальные станицы.

Действительно, через короткое время тем же способом удалось склонить к согласию станицы Сахарновскую и Перемётную. Но в Круглоозерновской (Свистуне) ни убеждения, ни угрозы не возымели влияния. И оренбургский генерал-губернатор сам выехал туда на переговоры. Не помогло: из 218 свистунских казаков, принудительно собранных на сход, 211 наотрез заявили о неподчинении новым законам. Все они тотчас же были взяты пол стражу.

По официальным данным, к началу октября число арестованных «ослушников» достигло 413 человек.

И вдруг - приятная новость! Шестнадцатого октября из Уральска в Петербург, а из Петербурга в Ливадию, где отдыхал Император, полетела срочная депеша: «… Последняя, Круглоозерновская станица избрала депутатов законным большинством, достигнуто согласие с новым военным уставом, водворено спокойствие. Этим кончается оказавшееся в войске неповиновение…».

Не менее приятная новость последовала командующему иррегулярными войсками генералу Богуславскому: «Съезд выборных по окончании дел закрыт, дело шло отлично, был завтрак, гремело ура государю…».

Содержание депеш не соответствовало действительному положению вещей. Сопротивление казаков продолжалось, вызывая всё новые и новые аресты непокорных. Число схваченных «смутьянов» в скором времени достигло тысячи человек.

…В эти дни в Уральск возвратился наказной атаман Верёвкин, и генералу Бизянову было предложено уйти в отставку в связи с «упущениями по службе».

В Петербурге в составе лейб-гвардии постоянно находилась Уральская казачья сотня. Все, по делам приезжавшие в Петербург уральцы, непременно встречались с казаками этой сотни - то гостинец передать, то письмо вручить. Учитывая это. Верёвкин 25 октября секретно уведомил по телеграфу командира уральской лейб-гвардейской сотни есаула Железнова: «По дошедшим до меня сведениям, три уральских казака, Стягов, Дынников и Гузиков скрываются в Петербурге для подачи, якобы, от имени войска, просьбы Государю Императору. Названные казаки, несомненно имеют сношения с казаками вашей сотни…».

Действительно, в конце ноября 1874 года казаки Стягов, Гузиков и Дынников были делегированы к царю с пространным прошением об отмене новых воинских правил и об освобождении арестованных «несогласников». По дороге в столицу посланцы переоделись в простую крестьянскую одежду, чтоб не бросаться в глаза полиции. Царя в Петербурге не застали, двинулись по его следам в Ялту. На одной из железнодорожных станций Дынников вышел из вагона проветриться, замешкался и обратно в вагон вскочить не успел. Отстав от поезда, исчез неизвестно куда.

Трудное дело «изловить» царя на прогулке, а ещё труднее попасть к нему на приём. Стягову и Гузикову удалось лишь, перешагнув через многие препятствия, передать свою челобитную дежурному генералу походной его величества канцелярии графу Салтыкову - с просьбой доложить царю. Раздосадованный прошением, Александр II приказал ожидавших ответа ходатаев арестовать и по этапу отправить властям в Уральск.

Остается не совсем ясным, как могло случиться, что на пути в Уральск некий жандармский начальник в Симферополе. ссылаясь на какие-то железнодорожные формальности, Гузикова и Стягова от конвоя освободил. Вполне возможно, что тут сыграли роль общественные деньги, бывшие при них как раз для подобных надобностей.

Прибыв в Уральск, Стягов и Гузиков моментально скрылись в отдалённые степные хутора. Повсюду шли розыски исчезнувших «преступников», а в уральских станицах уже распространялись их рассказы о посещении Крыма.

Как и следовало ожидать, в возбужденной казачьей среде правда быстро стала обрастать фантастическими подробностями. Немало способствовали этому и сами путешественники. «Государь Император»,- плели они, - принял нас ласково, обнял, расцеловал и даже прослезился. Сказал, что никакого нового воинского закона для уральских казаков он не подписывал. Это, дескать, выдумка ваших местных начальников. Вот задам я им жару! Арестованных освобожу... Порядки в войске останутся прежними… А пока что, братцы, поезжайте с Богом домой и ждите моих повелений…».

Но долго рассказывать Гузикову и Стягову не пришлось. Из ближайшей Соболевской станицы прискакал с конвоем есаул Кузьмин и повязал их.

И всё же огонь, разожженный нелепыми россказнями Стягова и Гузикова, продолжал распространяться по всему войску. В конце ноября 1874 года атаман Веревкин доносил по начальству: «...Настроение казаков со времени возвращения Стягова и Гузикова сделалось хуже… До этого на форпостах и здесь, в Уральске, совершенно добровольно являлись казаки с просьбой не считать их в числе недовольных. С появлением же названных двух казаков все подобные заявления разом прекратились. Многие начали ожидать приезда какой-то комиссии из Петербурга, которая должна арестовать местное начальство. Об этом, якобы, сам личный адъютант его величества граф Салтыков потихоньку, на уxo, сказал Гузикову и Стягову...».

Дело дошло до того, что в некоторых форпостах бабы-казачки уверяли, будто царь согласился восстановить сгоревшую в XVII веке знаменитую «владенную грамоту», даровавшую яицким казакам реку Яик, вольности и прочие милости. Но сам он-де восстановить грамоту не может, а посему послал с этой целью в Уральск семь королей из чужих земель, которые вот-вот должны приехать.

И что удивительно, находились люди, верившие в такую «информацию». Говоря точнее, верили в царскую «доброту», ставшую догмой раскольничьих убеждений, в плену которых в тот период находилась основная масса уральского казачества. Казалось бы, никакого отношения новое военное Положение не имеет к религии, но казаки-раскольники учили молодёжи что реформы военно-административные непременно потянут за собой гонение на веру. «Не ходите, - внушали они, - к местным властям с поклоном, ибо власти хотят лишить нас креста и бороды!». Отсюда во многих случаях и шли все те огромные несчастья, которые выпали на долю казаков в мятеже 1874 года.

Разумеется, события тех лет в Уральском казачьем войске нельзя рассматривать как религиозный бунт. Религия служила лишь фоном, на котором шли схватки бедных с богатыми, шла борьба за восстановление былых казацких вольностей.

...В конце декабря петербургская полиция вновь была поднята на ноги: в столицу тайно прибыли очередные ходатаи от Уральского войска, намеренные «утруждать Его Величество личной подачей прошения».

Трех «ходатаев»: Ефима Голованова, Ивана Ильичёва и Артемия Лабзёнова - обнаружили притаившимися у ограды Летнего сада, в котором обычно прогуливался Александр II. Изъятая при них «челобитная» почти слово в слою повторяла предыдущие: «Не верим, что вы, государь, разрешили властям издеваться над нами. Пожалейте детушек своих, а мы будем служить вам верой и правдой...».

На полях прошения государь гневно приказал не обращать внимания на просьбы отменить новый военный закон - дело это решённое. И приписал: «Может быть, облегчить участь непослушников?». Военное министерство всполошилось: «Ни в коем случае! Иначе и в дальнейшем царские указы казаками будут считаться необязательными. Нельзя ограничивать строгость начатых карательных мер...».

Начало января нового, 1876 года обозначилось огромным скоплением в тюрьмах «смутьянов». Незадолго перед тем многие из им подобных уже были отправлены в Сибирь на каторгу. Теперь предстояла высылка опальных на поселение. Но куда?

Наконец, после долгих пререканий, самым удобным местом признали Сыр-дарьинскнй край в Туркестане, особенно по линии Орск-Казалинск. Расходы на переселение покрыть за счёт самих виновных - и лишь частично из войскового капитала. В Уральске, на форпостах и хуторах начались «поборы» с семей «смутьянов», которые, узнав об этом, дали семьям разными путями сигналы, как себя вести. В результате, ни один двор добровольно не дал ни копейки. Зато вещи на продажу отдавали охотно, однако лишние деньги от продажи имущества принимать отказывались. Власти, мол, могут делать всё, что угодно, у них сила, но мы своих рук к этому греховному делу не приложим.

Не трудно догадаться, что под «греховным делом» разумелось новое Положение о воинской повинности...

Между тем, сортировка на «согласных» и «несогласных» шла ускоренным темпом: предстоят первые летние военные сборы по новому Положению, а смута всё ещё не погашена. Что скажут в Оренбурге и Петербурге, когда узнают. что сборы не состоялись? Единственный способ предотвратить беду - заменить игру в «чистые листы» насильственным принуждением. Хочешь, не хочешь, а распишись. Если неграмотен, уполномочь другого. Иначе сейчас же под конвой - и на расправу!

Под страхом непомерного наказания «чистые листы» начали заполняться фамилиями «согласников», хотя это не означало, что «согласники» поверили в пользу новых правил. Но что делать, если на глазах стоят плачущие жёны и дети в ожидании разлуки? Не каждый способен легко преодолеть привязанность к родному очагу.

Иначе обстояло дело со сборами в наиболее упорствующей Круглоозерновской станице. Здесь некоторым «несогласникам» удавалось за взятку незаметно скрыться из толпы и спрягаться в лугах на «бухарской» стороне. По точным сведениям, в один из «сортировочных» дней атаман Свистуна сотник Корин набрал взяток в сумме 225 рублей, его помощник, писарь Свешников - 50, серебряковский хуторской начальник урядник Карташёв - 25 рублей.

Взяточников наказали, бежавших изловили. Но покорить Свистун так и не удалось. Именно здесь, в свистунских пределах, издавна подпавших под власть самых закоренелых раскольников. зародилась страшная мысль вывести правительство из терпения и тем самым вызвать уничтожение Уральского казачьего войска вообще, самим же добровольно уйти в ссылку на поселение в новых местах. Лишь бы удержать за собой казачье звание - ведь и в ссылке казаки будут называться ссыльными казаками, а те, кто останется на Урале в «согласии», пусть превратятся в мужиков.

Рассуждая так, свистунцы ошибались. Правительство присоединилось к мнению наказного атамана Верёвкина, который настаивал: ссыльных казаков лишать казачьего звания! Иначе все, боясь превращения в крестьян, будут добиваться ссылки - лишь бы сохранить казачье звание и избежать воинской повинности. И бунт будет продолжаться.

Атаман Веревкин основывал своё мнение на близком знакомстве «с характером и духом» уральских казаков, готовых понести любые жертвы ради сохранения старого порядка. Государь согласился с мнением атамана.

Однако «угонцы» продолжали считать себя казаками и верили, что царь отменит изъятие их из родного края. Вот и шли в Петербург всё новые и новые ходоки с жалобами и прошениями.

Тут необходимо сделать важное примечание. Приговорённые к высылке казаки называли себя не «угонцами», а «уходцами». Именно так называл их и народ, в памяти которого до сих пор они остаются под этим именем. Прозвище же «угонцы» употреблялось лишь в официальной переписке, поскольку смысл слова означает принудительное изгнание. Казаки же, нс признавая за собой вины, считали себя добровольно уходящими страдать за правду. Были случаи, когда к «уходцам» по дороге на переправу через Урал добровольно присоединялись казаки, только что давшие подписку на пустом листе.

Утром 28 мая 1875 года жители города Уральска встревожились печальным зрелищем. По улице, ведущей к переправе через Урал, уводили под конвоем первую партию ссыльных казаков числом в 147 человек. Шли они бодрым шагом, гордо приподняв головы, не глядя но сторонам. Но атаман, зная, что большинство высылаемых готово в любой момент выкинуть что-нибудь неожиданное, предусмотрительно распорядился иметь наготове подводы и верёвки, чтоб в случае чего вязать, сажать в телеги и продолжать двигаться дальше.

Переправа через родной Яик-Горынович прошла спокойно. А вот едва углубились в степь, «уходцы» вдруг заявили, что дальше не пойдут, пока им не будет вручено высочайшее повеление об их судьбе. На место происшествия немедленно помчался из Уральска с отрядом полевых казаков полковник Загребин. У него был приказ: буде словесные убеждения не подействуют, употребить силу.

Полковник приказ выполнил.

 Почти месяц, изнемогая от жары и усталости, шли казаки по знойным, необжитым пространствам Азии. Шли, и у каждого в сердце невысказанно таилась обида на Бога, обрёкшего их на муку и страдания. За что? Царь - за отказ ему подчиниться. А Бог за что?.. Ответа не было...

Вслед за первой партией в казалинскую даль погнали из Уральска вторую, третью…

Между тем, наступил срок первых по новому военному Положению учебных сборов. Результат их оказался неожиданным: подлежало явке 2615 казаков, добровольно явилось чуть больше половины - 1410. пригнано силой 245, остальные 960 казаков наотрез отказались участвовать в сборах. Все «мятежники» были схвачены и отправлены на поселение в азиатские пустыни вслед за своими товарищами. Теперь все пути-дороги к Аральскому морю накрепко утрамбовались подошвами идущих туда во множестве уральских казаков.

«Слава богу, хоть этих не ко мне!» - облегчённо вздыхал в Оренбурге генерал-губернатор Кржижановский. Вышвырнуть бы туда же из оренбургских станиц поселённых здесь 199 уральцев - ведут себя возмутительно, от работы уклоняются, собирают милостыню и тем самым вызывают сочувствие оренбуржцев. Долой их отсюда!

Военный министр согласился, но сделать это стоило труда. «Оренбургские» уральцы не были расказачены, и сначала предстояло лишить их этого гордого звания - казак.

Началось сопротивление. Выполнить команду Орского воинскою начальника выходить из казармы ссыльные отказались, легли на пол, сцепившись между собой руками. «Не жалам!» - кричали они. Оренбургский наказной атаман Виннинг немедленно прибыл в Орск с сотней оренбургских казаков, но и его присутствие ничего не изменило, «ослушники» продолжали лежать на полу.

Последовала команда применить силу: разъединить, перевязать и вытащить наружу.

Оренбургские казаки издавна признавали уральских своими братьями, друг другу сочувствовали. Не этим ли объясняется тот факт, что при штурме орских казарм ни у одного из уральцев не оказалось даже ссадин?

Как бы там ни было, но число приведенных к Аральскому морю поселенцев вскоре увеличилось ещё на 199 человек.

К началу 1876 года там скопилось 2112 «уходцев», в том числе в самом Казалинске - 1520 человек.

Особо стоял вопрос о судьбе семейств «уходцев». Власти ждали от сосланных униженных просьб разрешить семьям переехать к ним - надо же обживать новые места, устраиваться по-людски!

Дело, однако, обернулось подругому. Вызвать к себе семью никто не пожелал. Продолжало широко распространяться убеждение, что власти только застращивают с целью добиться подчинения новому военному Положению. Вот узнает царь - и вернёт всех обратно в войско! Зачем же баб да детишек канителить, разорять хозяйства? Тем более, семьи не расказачены, пользуются войсковыми угодьями, шлют ссыльным сэкономленные деньги.

Но власти были заинтересованы в обратном: изъять из войска семьи «угонцев», чтоб ничто не напоминало о «несчастном происшествии», постигшем войско. Чего доброго, не посодействовали бы новому замешательству! К тому же русские поселения крайне нужны в беспокойной Азии.

Ну и, конечно, имея при себе семьи, «угонцы» откажутся от надежды вернуться домой и прекратят досаждать царю просьбами.

...И вот на столе у Его Величества подробный доклад военного министра-реформатора графа Милютина о возникшей проблеме. Не раздумывая долго, Царь-освободитель накладывает резолюцию: «Лишить семьи казачьего звания и выслать их в принудительном порядке…».

Эта жестокая мера открыла новую мрачную страницу в истории мятежа 1674-1876 годов...

Ещё не закончились невзгоды «уходцев» на дорогах в Сырдарьинский край, как начались тягостные страдания насильно выдворяемых казачьих семейств. На сборы дали крайне короткий срок, что подвергло хозяйства подлинному разорению: за бесценок продавалось то, что собиралось десятилетиями самоотверженного труда. Лишь бы хоть что-нибудь выручить, запастись едой, купить лошадь и телегу.

 Первая партия состояла из 106 семейств обшей численностью в 330 человек, из них - 226 детей, это были семьи тех 199 уральских казаков, которых из оренбургских станиц недавно привели в Казалинск.

По официальным сведениям, на 17 августа 1876 года из войска было удалено непокорных казаков 2456 человек, не считая состава их семей. Наибольшее число «уходцев» оказалось в небольшом городке Казалинске и на Сырдарье.

Уже два года минуло с тех пор, как два казака. Ботов и Кирпичников, появились с прошением в дверях атаманского дома и вписали тем самым первые строки в историю изумительного происшествия, связанного с введением в Уральском казачьем войске нового Положения о воинской повинности. Что изменилось за истекший длительный срок в убеждениях упорствующих, повлияли ли на них карательные меры? Нет, все осталось по-прежнему. Считая себя временно пребывающими здесь, ни один из «уходцев» не пошевельнул пальцем, чтоб начать на новом месте своё обустройство. От денежного кредита на обзаведение наотрез отказались, на казённые работы не выходили, строить себе постоянное жилье не хотели.

А в Петербург шли и шли всё новые ходоки. Никто из них обратно не возвращался. попадая в руки полиции, которая теперь уже научилась быстро распознавать уральских казаков по их языку, чубу на виске, бороде и другим признакам!

Туркестанским властям приказано усилить охрану, чтоб ни один из поселенцев не исчез бесследно. Но как это сделать, коль они всячески избегают проверочного учета, прячутся друг за друга, фамилий не объявляют, делая перекличку невозможной? Так повторяется изо дня в день.. Единственный способ проверки наличия - счёт «по головам», но и при таком способе ссыльные не раз исчезали в большом числе.

Боясь, что власти пришлют в Туркестан ещё партии «угонцев», здешний губернатор Кауфман забил тревогу. «Ради Бога, - рапортовал он в Петербург, - избавьте меня от этих назойливых и дерзких упрямцев - уральских казаков, прекратите ссылать их ко мне… У меня и места для них нет и сил не хватит справиться с этим загадочным людом…».

 Попытка разбить «уходцев» на особые военно-рабочие партии окончилась неудачей, сопротивление продолжалось. Продолжалась и тайная посылка ходоков в столицу. Не подействовала и угроза судить ходоков не только как лиц, отвергающих новые законы, но и как беглых с мест ссылки.

Среди наших современников, жителей Приуралья, вероятно, есть родственники тех, которые самоотверженно, зная заранее о предстоящем аресте, «бегал» из Казалинска в далекий Санкт-Петербург. Вот их отнюдь не полный список за одно только полугодие 1876 года: бударинский казак Кузьма Карнаухов, владимирский - Тимофей Борзиков, зеленовский - Давыд Дамрин, барановский - Иуда Шишенков, прорвинский - Николай Горбунов, кирсановский - Меркурий Самарцев, каршинский - Иов Веселов, дарьинский - Павел Чаганов, дарьинский же - Василий Горбунов, города Уральска казачки Наталья Фролова и Александра Барышникова, январцевский - Наум Болдырев.

По официальным данным, за тот же период насчитывается, кроме того, восемь подброшенных прошений и девять анонимных писем, достигших Петербурга окольными путями.

«Мы незаконно, незаслуженно сосланы, - писали «уходцы», - верните нам казачье звание, освободите от поселения. но... новое Положение о воинской повинности настаиваем отменить, как тягостное…».

Почти в каждом обращении содержалось также напоминание о былых казачьих вольностях: «Нам ещё блаженной памяти государь Михаил Федорович подарил Яик и свободу, а сейчас хотят заставить отказаться от старинной царской милости...».

Были жалобы. «Истязания и жестокости продолжаются с еще большей злобой, - писали казаки в жалобах царю, - нас стали заковывать в цепи, подвергать разного рода телесному наказанию, бьют ружейными прикладами, пятиконечными кнутами по пятьсот ударов, рвут с кровью бороды, посыпают раны солью, но нескольку дней сряду морят голодом.. Да еще вяжут руки назад так что пальцы лопаются, а иной раз раздетыми связывают спинами вместе, а потом через сутки раздирают с телом до костей..».

 Сыплются жалобы и на генерала Кауфмана - только не от «уходцев», а на «уходцев»: «Мучаемся, помогите!» Особенно негодует начальник русских поселений есаул Смуров. «С лишком год, - пишет он своему губернатору, - как поселенцы живут на Сырдарье, но до сих пор ни один не выразил желание чем- нибудь заняться».

Была надежда, что высылаемые семьи умиротворят «уходцев», заставят заняться хозяйственными делами. Однако с непостижимым упрямством сосланные продолжали твердить: «Селиться здесь не будем, у нас есть свои дарованные земли!». На вопрос, как же они намерены содержать себя и семьи здесь, на голом месте, следовал ответ: «Царь нас сюда загнал, пусть он и кормит нас! А семьи нам здесь не нужны. Мы сами к ним скоро вернемся..».

Суровый отказ от встречи родных семейств, измученных тяжкой дорогой, порой зарождает сомнение в подлинности некоторых случаев, зафиксированных документами. И только сопоставление свидетельств убеждает в их истинности.

21 октября 1876 года в посёлок Первоначальный под Казалинском прибыла из Уральска большая партия семейств. За день перед тем, на подходе к посёлку, ни сам сопровождающий есаул Бахтеев, ни казаки его отряда не заметили тайных посланцев, передавших жёнам строгие наказы, как себя вести но прибытии на место.

«Уходцев», к которым прибыли семьи, заблаговременно разместили по отдельным землянкам, чтобы они могли принять к себе семьи. Однако никто из землянок взятъ семью не вышел. Предупрежденные заранее жёны и дети смешались в общую толпу и на перекличке на свои фамилии не отзывались. «Мы, - заявили они, - имеем одну фамилию: Романовы».

Надвигалась ночь - тёмная, холодная, оборванные женщины и полунагие дети продолжали отчуждённо изнемогать на осеннем ветру. Решено было силой выгонять из землянок притаившихся там мужей и отцов.

Наступил напряжённый момент выведенные из землянок казаки молча, с показным равнодушием отвернувшись в сторону, проходили мимо своих семейств. Молчали жёны, молчали дети.

Сцена повторилась и на следующий день.

Тогда казаки Бахтеева начали уводить из толпы детей и, соблазняя их сладостями, выведывали фамилии, после чего вталкивали в землянку к отцу и запирали дверь.

Скоро порядок был водворён...

Издавна казаки славились своей приверженностью семейному очагу, а тут вдруг такая неприязнь к ним! В чём дело?

Не трудно найти ответ, если принять во внимание религиозный фактор и роль, которую играли в тех событиях фанатичные старики-раскольники. Одно время туркестанский генерал-губернатор фон Кауфман настойчиво предлагал расселять ссыльных уральцев разрозненно, без скопления в одном месте, при этом неприменно изолируя от общей массы стариков–раскольников, ибо они «своим религиозным влиянием поддерживают упорство в неповиновении».

Действительно, старики-раскольники строго внушали, что если ссыльные «чем-либо покажут властям желание осесть здесь навсегда, то тем самым они предадут Бога. И шли из Казалинска на оставленную родину письма отцов сыновьям с увещеваниями не признавать новых законов - иначе на лоб им ляжет печать антихриста. Носить же на себе антихристову печать куда страшнее, чем. например, лишиться участия в рыбной ловле.

Кстати, ставленником антихриста считался среди уральцев оренбургский губернатор Кржижановский - из-за своей фамилии, образованной от польского слова «кржи», означающего четырёхконечный католический крест. Старообрядцы делали отсюда вывод, что Кржижановский замахнулся антихристовым крестом, чтоб ударить по восьмиконечному.

Особенно изощрялись в нажиме на умы «уходцев» старообрядческие «пастыри» Яков Гузиков (63 года от роду), Иван Максимычев (71 год) и Устин Антипин (67 лет). Эти фанатики раскола угрожали отстранением от общей молитвы всем, кто будет колебаться в сопротивлении властям. Да, собственно, особых угроз и не требовалось - из родного казачьего гнезда казаки уходили с острой обидой и жаждой мести, стремлением «насолить» начальству.

Поведение «уходцев» в туркестанских степях превратилось в своего рода «второй бунт», в основе которого лежало непреклонное решение: «Хоть голову с меня снимите, но я здесь селиться и работать не стану!».

В конце концов, в Казалинске деятельно заработал военно-полевой суд. Однако и эта мера не заставила непокорных уральцев признать свою судьбу окончательной. Приведём несколько кратких сведений из протоколов многочисленных судебных заседаний.

28 апреля 1877 года. Судят 28 человек. Обвинение: от выхода на казенные работы отказались, суточное довольствие из рук начальника рабочей команды принимать отказались, выгнали его из казармы. Приговор ...выдержать под арестом на хлебе и воде шесть недель.

12 мая того же года. Судят 86 человек. Обвинение: отказались строить себе жилье, совратили к этому других, от раскаяния отказались, говоря: «Раскаиваться нам непотребно, та как вины не имеем». Приговор: … зачинщиков Устина Антипина и других в числе восьми человек подвергнуть смертной казне «расстрелянием», одиннадцать человек сослать в каторжные работы на двадцать лет, остальных - на десять лет.

18 мая. Судят двенадцать человек. Обвинение: дерзко заявили о нежелании работать и подчинятся военному начальству, отказались давать показания следователю. Приговор: сослать в каторжные работы на десять лет.

10 июня. Судят Семена Юдина. Обвинение: призывал к восстанию против власти, не подчинялся караульному унтер-офицеру, оскорблял начальство. Приговор: к смертной казни «расстрелянием».

22 июня. Судят шестнадцать человек во главе с зачинщиком Александром Самарцевым. Обвинение: подобное предыдущему. Приговор, двоих к расстрелу, четырнадцать - в каторгу.

Казалинск, форт Перовский, Джулек, Петро-Александровск - отовсюду представали перед военно-полевым судом вторично арестованные «сопротивленцы»...

1877-й год почти не изменил обстановки в Сырдарьинском крае. В Уральске же к этому времени наступило затишье. Общая численность казачьего населения, по отчетам наказного атамана, снизилась на пять тысяч человек, выброшенных с родного Яика. Зато исполнение нового военного Положения проходит нормально.

К концу XIX века царское правительство окончательно прибрало к рукам издревле непокорное Уральское казачье войско, превратив потомственных бунтовщиков в своих верных слуг. И вспоминаются слова В. Г. Короленко, побывавшего в тот переходный период у казаков на Урале «… Казачий строй оказался чем-то вроде кита, выплеснутого на песчаную отмель... Прошлое уже теперь быстро исчезает, а новое-новое ещё в загадочном тумане.»

Такой же туман окутывал и Сырдарью.

С течением времени ссыльные уральцы поняли свою безвыходность и постепенно начали обживать здешние пустынные места, прекратив возражать против присылки с Урала семейств. Это, однако, не означало, что ссыльные смирились со своей судьбой. Всякий раз. едва представлялась оказия, на имя царя посылались пространные «челобитные» с просьбами пересмотреть дело, восстановить в казачьем звании, наказать виновников их несчастий, разрешить вернуться домой.

Минуло одно десятилетие, другое, началось третье, а казалинские уральцы всё ещё продолжали верить в своё освобождение. Ютились в саманных землянках. На вопрос, почему не строят лучшие дома, отвечали: «Мы здесь временные!».

А ведь «уходцам» грех было обижаться на свои материальные условия. Экономической базой для них служили промысловое рыболовство и охота. Сырдарья и Амударья давали поселенцам много рыбы ценных пород: шип, сазан, лещ. Потом открылся массовый лов воблы по озёрам. В изобилии водились кабаны, фазаны, попадались и тигры. Настойчивый труд и умелая организация промыслового дела позволили «уходцам» высоко поднять экономику здешних пустынных мест и свою собственную.

Известный ученый Н.А. Бородин, познакомившись с бытом бывших уральских казаков в 1903 году (то есть, без малого через тридцать лет после их высылки), писал: «...Живут вполне в достатке, ходят, особенно, в праздники, в дорогих старинных казачьих одеяниях: сарафанах, шелковых бухарских халатах. Унылый внешний вид саманных землянок не вяжется с отличным внутренним убранством. В избах хивинские ковры, чистота и порядок. Не расстаются с каймаком, кокурками, баурсаками, пирогами, форменной казачьей фуражкой, в то время как на Урале все это заметно уходит в прошлое».

В 1884 году правительство, в ответ на многочисленные ходатайства, совсем было согласилось «наименее виновным» вернуть казачье звание и избавить от ссылки, но - при условии, если те подадут прошение о раскаянии и о «прощении вины». Никто такого прошения не подал.

То же самое повторилось и в 1891 году, когда царь, по поводу трехсотлетия военной службы уральских казаков, объявил помилование на тех же условиях.

Создалось безвыходное положение: «уходцы» не желали оставаться в Туркестане - и не желали возвращаться домой через раскаяние. И у военного министра Куропаткина, в связи с этим, возникла идея создать в районе Аральского моря новое, двенадцатое по счёту казачье войско - Туркестанское. Но единственным экономическим источником существования нового войска могло служить только рыболовство и отчасти пушной промысел. Чтобы проверить обоснованность проекта Куропаткина, требовалось обследование уровня рыбных промыслов, их устойчивость и перспективы.

С этой целью и был послан в Казалинск учёный-ихтиолог Н. А. Бородин, сам родом из уральских казаков.

Обобщив данные, исследователь пришёл к выводу, что богатства местных рек и лесов истощились, охотничий и рыбный промыслы пришли в упадок и что проект Куропаткина с экономической точки зрения не имеет перспективы. Вопрос о новом казачьем войске был снят с повестки дня.

К началу XX века связь между уральскими казаками и их осколком, заброшенным на чужбину, стала заметно исчезать. Казаков на Урале и «уходцев» на Сырдарье в тот период отчасти объединяло лишь сходство старинных обычаев, одежды, языка. Социально-политические же пути тех и других с течением времени разошлись.

На Сырдарье в новых условиях возникли и новые общественные отношения. Время превратило здесь сугубо кастовое казачье сословие в общерусское, «расейское».

После октябрьских событий 1917 года Приуралье оказалось гнездом контрреволюции. Казалинск же, где не менее половины населения составляли бывшие уральские казаки, ни разу не был в руках белых. «Уходцы», найдя пути к союзу с русским пролетариатом, непоколебимо удержали здесь Советскую власть.

История становления Советской власти на берегах Сырдарьи подлежит отдельному исследованию. Напомним лишь некоторые характерные факты из событий этого времени.

В марте 1918 года белогвардейское «войсковое правительство» разогнало в Уральске местные Советы и захватило власть в свои руки… Как раз в это время на другом «полюсе» уральского казачества в Казалинске, в связи с происками туркестанских контрреволюционеров, многолюдный митинг жителей под председательством «уходца» Зарубина вынес постановление, в конце которого призвал: «Смерть изменникам рабочих! Вперёд за лучшее будущее, за Советскую власть!».

И ещё один пример. Весной 1920 годя казачий белогвардейский отряд полковника Еремина, оторвавшись от атамана Толстова с пути бегства в Персию, направился на Аральское море к своим сородичам - «уходцам», надеясь на их помощь в борьбе с большевиками. При подходе к Амударье отряд Ерёмина был окружён и уничтожен... «уходцами». Незадолго перед тем той же участи подвергся и появившийся здесь 4-й Сламихинский белогвардейский полк.

В истории мятежа есть одно крайне досадное место. В 1882 году студент Петербургского университета Н. М. Логашкин (умер в 1915 году) получил из Казалинска коробку обсахаренных фисташек На дне коробки обнаружилась объёмистая рукопись, написанная «уставом». В приложенной записке «уходцы» просили своего земляка Логашкина дать рукописи «ход», как содержащей доказательства их безвинного страдания на чужбине. В рукописи приводились многие неизвестные подробности мятежа.

Логашкин и его товарищи литературно обработали присланный исторический материал и под заголовком «Судьбы владычны» сдали в редакцию журнала «Дело». Здесь рукопись была конфискована, и лишь благодаря случаю удалось заполучить ее обратно.

Есть сведения, что через несколько лет рукопись «Судьбы владычны» была привезена в Уральск и там, в ожидании обыска. уничтожена.

Так ли это?

Москва, 1973 г.

ИСТОЧНИКИ:

«Советский Туркестан» от 28 июля 1918 г., Ташкент

ЦГАСА: ф.110, оп.3, д.973

ЦГВИА: оп.2, д.541

ЦГВИА: ф.1396, оп.8, д.53

ЦГВИА: ф.1396, оп.8, дд.53, 63, 100, 482

ЦГВИА: ф.330, оп.41, д.44, ч.1-4

Альманах «Гостиный двор». Оренбург, 2005. № 16. С. 246-260.

Источник: https://historicaldis.ru/blog/43870428906/MYATEZH-V-URALSKOM-KAZACHEM-VOYSKE-V-1874-GODU