Некоторые пробовали возразить ему; но речь Неулыбина произвела поразительное действие: после недолгого спора уральцы пришли к заключению, “что воля начальства есть Божья воля, и что против ее идти не приходится”. Тогда, в последний раз перецеловавшись друг с другом, они неохотно стали снимать с себя винтовки, патронташи, шашки и складывать их на указанное место. Человек двадцать киргизов подошли и накрыли казачье оружие большими тяжелыми кошмами, на которых по углам уселось несколько здоровенных ордынцев. He все казаки, однако же, исполнили приказание в точности. Некоторые, человек 17-18, в том числе хорунжий Ливнин, вахмистр Макаров и сам Неулыбин, сдали только шашечные ножны, а клинки, про всякий случай умудрились спрятать в шаровары, пропустив их через карманы за голенища сапог. Когда все это было сделано, Исса свистнул, и толпа киргизов, скрытых до того в засаде, вдруг с диким ревом ринулась на казаков... Первого схватили есаула Логинова и, набросив ему на шею аркан, потащили к верблюдам. Та же участь постигла всех, кто был безоружен: их смяли массой, связали и потом отвезли в Хиву. Но те, которые успели припрятать шашки, выхватили их и защищались отчаянно; хорунжий Ливкин был тяжко изранен и на третий день умер; Макаров, Неулыбин и остальные казаки были частью изрублены, частью покрыты тяжелыми ранами и попали в плен. Рукин только в момент катастрофы сознал свою непростительную ошибку; не желая пережить своего несчастья, он выхватил револьвер и на глазах у всех застрелился; когда он падал, подскочил к нему Исса и ударом шашки разрубил ему голову.

Так окончилась эта катастрофа, о которой казаки-уральцы и теперь еще вспоминают с горьким чувством нравственной обиды.

Напрасны и несправедливы были бы обвинения Рукина в измене, трусости или в малодушии. Он хотел спасти отряд и только не сумел этого сделать, потому что не знал ни народа, с которым ему пришлось иметь дело, ни казаков, которыми командовал. Он сам покончил с собою, потому что не хотел пережить нареканий, и теперь, когда прошло уже столько лет со дня его смерти, можно отнестись к его памяти с большей беспристрастностью.

Смерть Рукина была только началом крупных событий на Мангишлаке. Нужно сказать, что записка, посланная им в Александровский форт с дороги, была доставлена, и помощь оттуда вышла своевременно. 25-го марта, часу в пятом вечера, команда, из 20 пеших казаков с одним орудием, уже подходила к тому месту, на котором в последний раз ночевал Рукин. Продержись он несколько лишних часов — и катастрофы бы не было. Но теперь обстоятельства переменились. Подходя к Сарыташскому заливу, казаки встретили киргиза, который вез тело убитого Маяева. Он первый сообщил им известно о гибели начальника уезда и советовал, как можно скорее возвратиться в форт, чтобы предупредить коменданта. Казаки повернули назад, и только тут заметили, что адаевцы небольшими конными шайками со всех сторон тянутся к морю. И казаки и киргизы с видимым любопытством издалека наблюдали друг друга, но близко не приближались. Только, когда уже совершенно стемнело, мимо самого отряда проскакал какой-то киргиз, верхом на верблюде, с длинной камышовой палкой в руках. Некоторые признали в нем Девлета Калдыбаева, жившего по соседству с фортом. Его окликнули, но он только махнул рукой и, прокричав: “уходите скорее, покуда целы”, скрылся из виду. Казаки прибавили шагу.

Вечером, 26-го марта, весь Александровский форт пришел в необычайное движение: возвратился отряд, ходивший на помощь к Рукину, и привез известие о гибели начальника уезда, вместе со всей казачьей полусотней. Казаки, поселенцы, армяне и мирные киргизы — все бежало на площадь, чтобы услышать подробности страшного происшествия. Тут же, в толпе, успели схватить и Девлета Калдыбаева, который, как ни в чем не бывало,  явился в форт, желая, конечно, проследить то впечатление, какое произведет на гарнизон известие о торжестве адаевцев. Его арестовали и отвели к коменданту; подробностей с него, однако же, никаких не добились. Он только утверждал, что все офицеры живы и вместе с казаками находятся в плену. Печальная истина раскрылась позже, спустя несколько дней, когда явился Косынко, очевидец кровавой катастрофы. Он сообщили что адаевцы восстали поголовно, и что громадные толпы их с разных сторон направляются к форту.

Заброшенный в глухую сторону, угрюмо и одиноко стоит Александровский форт на каменной гряде Тюб-Караганского мыса, почти у самого берега пустынного Каспийского моря. Помощи ему ожидать не откуда. Ближайший пункт, с которого еще могло подойти подкрепление, — это Уральск, находящийся отсюда в тысячеверстном расстоянии. Скоро ли доедет туда гонец? Да и доедет ли в такое время, когда все дороги были покрыты разбойничьими шайками? Стало быть, коменданту приходилось рассчитывать только на силы одного гарнизона, а этот гарнизон состоял всего из двух сот пеших казаков. Комендантом форта был в то время капитан Зеленин, старый степной офицер, проведший вою свою долгую жизнь в боях с азиатами. Он сам объявил гарнизону об опасном положении форта и своею короткой, но горячею речью сумел вдохнуть в простые сердца казаков необычайное мужество. Казаки поклялись умереть на развалинах форта. Закипела работа по исправлению верков, а между тем послали просить помощи в Гурьев и в Астрахань. Посланному в последний город посчастливилось прибыть туда морем на третьи сутки, и таким образом 1-го апреля телеграф передал в Оренбург известие о восстании адаевцев.

Между тем события на полуострове шли своим чередом. Истребив отряд Рукина, киргизы направились к морю и первый удар свой направили на Сарыташскую пристань. Вот как рассказывал мне впоследствии один из рыбопромышленников о нападении на них киргизов.

— Работали мы, — говорит он: — несколько дней совершенно спокойно и не предвидели, какая беда висит у нас над головою. Доходили до нас слухи, что киргизы где-то бунтуют в степи, да мы на это мало обращали внимания: что они нам сделают на море?

— Лодка у меня была большая, на ходу проворная, лоцман русский, — так в случае чего можно бы было и уйти от погони. Правда, работников я нанимал из киргизов, но это был народ верный, сколько лет уже ходил со мною на промысел. Раз, в самое Благовещение, вечером, подъезжает к нам маленькая лодочка, а в ней трое киргизов. Признаться, я и не обратил внимания — мало ли их ездило в ту пору? — сижу, разбираю сети, а того и но вижу, что киргизы вошли на палубу, пошептались с моими молодцами, да как вдруг хватят меня топором по затылку, — я так и громыхнулся прямехонько в открытый люк...

Что было дальше — не знаю. Опомнился я уже ночью. Кругом все тихо, — только и слышно, как волны плещут о борт моей лодки... голова трещит, грудь завалило чем-то тяжелым, холодным... Стал я вглядываться, вижу — лежу в трюме, где складывалась рыба, а на мне — большущая белужина. Уж каким манером я очутился под ней, не знаю, а только, видно, она-то, матушка, и закрыла меня от киргизов. Выполз я кое-как на верх, вижу: на палубе кровь, лоцмана нет, — значит убили, да сбросили в море, а то, может быть, и с собой увезли. Загоревал я тут: как мне одному управиться с такой большой лодкой, да и страшно, ну, как вернутся киргизы... Только я это подумал, вижу — лодка. “Батюшки, думаю — они!..” кинулся опять в трюм, забился под рыбу и лежу.

Слышу — подъехали. Кто-то кричит с лодки: “Эй! Нет ли тут кого живого, выходи, спасайся!” Я лежу, шелохнуться не смею: кто их знает, какие люда? Оклик повторился еще два раза — я все молчу. “Ну, видно, здесь никого не оставили, всех побили, поедем дальше!” Тут только я догадался, что это ваши поселенцы, и стал кричать о помощи. Вернулись они, взяли меня с собою в форт, да по дороге и рассказали, что почитай все наши рыбопромышленники побиты, что работники-киргизы везде помогали убивать своих хозяев, многих сбросили в море, а многих увезли в Хиву. “Я еще отделался счастливее, — прибавил рассказчик: — по крайности, жив остался, да и лодку не тронули, а у других так ни синь-пороха не оставили”...

Разгром Сарыташской ватаги заставил опасаться, чтобы той же участи не подверглась и Николаевская станица, находившаяся всего верстах в пяти или в шести от форта, на берегу Александровской бухты. Станица эта была населена исключительно одними рыболовами и прилегала к гористой, изрезанной балками местности, а между ней и фортом на половине дороги находилось Красное озеро, названное так потому, что в ясные дни вода его имела совершенно малиновый цвет. Говорят, что это происходит от кристаллизации какой-то особенной соли, которая, оседая на дно, сообщает озеру не только красный цвет, но и многие целебные свойства.

Поселенцы Николаевской станицы были предупреждены комендантом об опасности. Часть их перебралась в форт, а остальные, сложив свое имущество на морские суда, вышли в открытое море. Там они проводили ночи, а по утрам на маленьких лодках съезжали на берег и присматривали за своим хозяйством.

Т. Г. Шевченко. Станица Николаевская. 1851—1857

2-го апреля, дня за два до Вербной субботы, поселенцы вздумали топить свои бани, а потому большая часть их была на берегу. Вдруг, часов в 9 утра, на горах показалась многочисленная неприятельская конница. Из форта увидели ее прежде, чем из станицы, и с одного из бастионов на встречу ей грянул пушечный выстрел. Гулко раскатился удар по соседним горам и понес в станицу тревожную весть о наступившей опасности. Случилось, что в это самое время одна молодая поселянка из форта находилась около Красного озера. Киргизы ее заметили и целой толпою кинулись за ней в угонку. Из форта зачастили выстрелы, но расстояние было слишком велико — ядра не долетали, и бедная женщина, долго увертывавшаяся от окружавших ее киргизов, была наконец схвачена на глазах гарнизона. Гул канонады достиг между тем до станицы и вызвал в ней общую панику. Заметались люди, бывшие в банях: бледные, растерянные, полуодетые, бросились они к своим спасательным лодкам, но по их следам уже мчались киргизы и беспощадно рубили и забирали в плен тех, кого застигали в домах и на улицах. Крики и вопли несчастных доносились до форта. Казаки просились на вылазку. Но что могла сделать какая-нибудь сотня пеших людей, когда неприятель имел возможность окружить ее своими громадными силами, отрезать ей отступление и таким образом лишить форт в нужную минуту целой половины его защитников. Долго колебался комендант между чувством долга и человеколюбием; но благоразумие, однако, одержало верх. Решено было думать только о спасении форта.

Всю ночь до самого утра горела станица, и киргизы грабили дома поселенцев и лодки, которые еще оставались в бухте. Замечательный случай вышел при этом с одним из наших уральцев.

В бухте, у самого выхода в море, стояла под охраною шести казаков казенная лодка, на которой совершалась почтовая гоньба в Гурьев и Астрахань. Когда киргизы ворвались в станицу, то казаки немедленно открыли по ним огонь из своих дальнобойных винтовок. Меткие выстрелы их крепко мешали адаевцам хозяйничать в бухте и до того озлобили последних, что человек тридцать кинулись в ближайший пакетбот и поплыли к казацкому судну, чтобы взять его на абордаж. Ветер дул с моря, и так как наша тяжелая парусная лодка не могла повернуться, чтобы выйти из бухты, то казаки проворно соскочили в подъездную шлюпку и уже готовились отчалить, когда одна из бывших с ними женщин крикнула, что позабыла ребенка. На одну минуту все оторопели, потому что в лодке были уже киргизы. Тогда один казак, перекрестившись, бросился на палубу судна, схватил забытое дитя и под градом пуль благополучно соскочил обратно в лодку. Еще минута — и легкая казачья ладья унеслась из глаз оторопевшего противника.

Два дня киргизы неистовствовали по всему морскому побережью, и в оба эти дня из форта с удивлением видели, что маяк, стоявший на Тюп-Караганском мысе, зажигался в свое урочное время, и как всегда, путеводный белый огонек его фонаря мерцал едва заметной звездочкой, освещая нашим судам прибрежные рифы и мели. В высокой каменной башне этого маяка помещалась команда из восьми матросов, вместе со своим офицером. Комендант уже несколько раз посылал сказать, чтобы они отступили в крепость; но офицер прислал только своих шестерых малюток, а о себе велел передать, что будет держаться на своем посту до последней возможности. С падением станицы все наши сообщения с маяком прекратились, но ежедневный сигнальный огонь, зажигаемый на его флагштауке, давал гарнизону знать, что матросы держатся. На третьи сутки киргизы обложили маяк и отрезали у осажденных воду. Целый день шла перестрелка, а ночью, когда в киргизском стане все успокоилось, матросы по веревкам спустились вниз с пятнадцатисаженной высоты и благополучно оврагами пробрались в форт, где их уже нечаяли видеть живыми.

На следующий день, не слыша более выстрелов, киргизы подступили к башне и с удивлением увидели ее покинутою. Долго любовались они этим величественным зданием, с высоты которого открывалась такая чудная картина на море и степь, уходившую куда-то далеко в бесконечное пространство. Но разрушительные инстинкты дикарей взяли наконец свое: и к вечеру красивая, грандиозная башня представляла собою лишь безобразную груду развалин и мусора.

Теперь очередь дошла и до форта.

5-го апреля, в Вербное воскресенье, толпы киргизов конных и пеших потянулись к восточным укреплениям форта. Из крепости их встретили гранатами. Неприятель, однако, был хорошо укрыт горными кряжами и безостановочно продолжал наступление; он остановился только над самым спуском в долину, и отсюда стрелки его, залегшие за камни, открыли огонь по укреплению. Из форта им отвечали все бастионы, обращенные фронтом к неприятелю, — и жестокий огонь продолжался до самого заката солнца. Но вот наступила ночь, пальба смолкла, a гарнизон стоял на валу и ожидал приступа.

Между тем, еще в то время, когда густые сумерки только что стали спускаться на землю, значительная толпа киргизов отделилась от главного скопища и двинулась на северную сторону с  видимой целью занять высокую гору — место бывшего крепостного флагштока, откуда можно было видеть все, что делается в форте. Из 5-го бастиона заметили, однако, это движение и сделали вылазку. 20 казаков успели предупредить киргизов и встретили их ружейным залпом. Киргизы отхлынули назад и дали возможность коменданту ночью выслать на помощь к казакам еще одно полевое орудие.

6-го числа, едва только наступил рассвет, с валу увидели небольшую группу киргизов, которые шагом ехали по направлению к форту и издали еще махали белым флагом. Огонь с крепостной стен прекратился. Явился парламентер с письмом от Исси Тулумбаева, который просил в нем выслать из форта всех находившихся у нас киргизов, обещая взамен их возвратить Рукина и двух уральских офицеров. Посланного с письмом задержали, а Тулумбаеву послали сказать, что пока офицеры не будут в форте, до тех пор не начнут с ним переговоров. Исса был раздражен отказом. “Весь адаевский род, — писал он к коменданту: — восстал на защиту своего закона, и гарнизону из двух сот человек нельзя сопротивляться тридцатитысячной силе”. He желая напрасной гибели храбрых, Исса требовал перемирия и предлагал коменданту устроить свидание в условленном для этого месте.

— Напрасно Исса думает меня обмануть, — отвечал на это капитан Зеленин: — ни я и никто из моих офицеров на свидание с ним не поедем, а что касается его угрозы, то пусть он попробует взять крепость, которая имеет на стенах 14 пушек.

— Вы надеетесь на пушки, а мы уповаем на Бога, — ответил ему Исса, и переговоры кончились.

День прошел без всяких приключений. Лазутчики, являвшиеся в форт, говорили однако, что нападение будет ночью на армянский базар, находившийся в нижнем укреплении, откуда жители выведены были при самом начале осады.

Действительно, ночь наступила темная, препятствовавшая видеть приближение неприятеля, а между тем гарнизон не мог сделать вылазку, так как у него за всем расходом оставалось под ружьем только 150 человек, к которым прибавили всех рабочих людей, лазаретную прислугу, писарей, причетников, денщиков и даже торговцев, сколько-нибудь умевших владеть оружием.

Часов в десять вечера отдаленный шум и выстрел с наблюдательного пикета, поставленного за нижним укреплением, известили о приближении неприятеля. Почти в то же время загорелась ружейная пальба на месте бывшего флагштока, и заметили какие-то черные правильные массы, приближавшиеся к восточным бастионам; их встретили орудийным огнем. Но пока перестрелка, то затихая, то разгораясь сильнее, отвлекала наше внимание на эти два пункта, главные силы адаевцев передвинулись на южную сторону, и, несмотря на картечный огонь, направленный в улицы армянского базара, вломились в нижнее укрепление. Грабеж продолжался до самого рассвета. Спасти армянский базар не представлялось уже никакой возможности, и потому стрельба с нашей стороны мало-помалу затихла. В гарнизоне начинал ощущаться недостаток в боевых снарядах.

Взошедшее солнце озарило только курившиеся дома сожженного предместья. Армяне, пробравшиеся туда по уходе киргизов, принесли известие, что все, что было в лавках, разграблено дочиста; но стены, обрызганные мозгом, товары, перепачканные кровью, людские и конские трупы, загромождавшие улицы, показывали ясно, что картечь сделала свое дело и уложила на вечный покой немало хищного люда. День прошел спокойно, а ночью опять тревога — киргизы пытались сжечь скирды сена: секрет из десяти казаков отстоял, однако, казенное добро и разогнал адаевцев.

По утру 8-го числа, из форта заметили в море большую косовую лодку, стоявшую на якоре возле самой бухты. Несколько казаков, посланных узнать, что это за лодка, вернулись назад вместе с лоцманом, который объявил, что он ночью прибыл с грузом из Астрахани, но, увидев развалины станицы, догадался, в чем дело, и бросил якорь так, чтобы его можно было заметить из форта. Случай представлялся отличный, чтобы известить начальство о бедственном положении крепости. Лоцману приказано было тотчас ехать назад, и вместе с ним отправили депешу к астраханскому губернатору, прося его как можно скорее выслать хотя бы две роты местного батальона, так как приступ надо ждать с минуты на минуту.

Положение форта действительно представлялось безвыходным. Казаки, стоявшие на валу бессменно и днем и ночью, правда, не потеряли нравственной бодрости, но за то физически дошли до такого изнурения, что, случалось, некоторые из них бессознательно падали и тут же засыпали таким глубоким сном, из которого вывести их не было возможности. К тому же, надо добавить, что в самом форте не было колодцев, они находились от него в полуверсте расстояния, и в последние два дня люди уже ощущали недостаток в свежей воде.

Киргизы между тем видели лодку, сообразили, что появление ее было не даром, и решили как можно скорее покончить с фортом, тем более, что в этот день к ним подошли значительные подкрепления. Лазутчики известили обо всем капитана Зеленина.

Действительно, как только смерклось, киргизы спустились с  гор в сады, прилегающие к форту, и окончательно выжгли армянское предместье. Всю ночь являлись они то против южных, то против восточных ворот укрепления, и всюду встречали их картечь и ружейный огонь стоявшего настороже гарнизона. Комендант, впрочем, знал через лазутчиков, что это были только демонстрации, а настоящий штурм назначен был на следующую ночь, с 9-го на 10-е число, что приходилось в страстную неделю, с великого четверга на пятницу. Помощь из Астрахани поспеть не могла.

Серьезно встретили уральцы роковой и, как они полагали, последними день в своей жизни. Все, что можно было сделать для спасения форта, ими было сделано, и теперь эти люди с холодной решимостью готовились встретить смерть, которая была у них не за горами.

Утром 9-го числа, обходя в последний раз бастион, комендант заметил далеко, на самом горизонте моря, синеющийся дымок парохода. Известие об этом мгновенно облетело весь форт, и сотни любопытных глаз жадно устремились по тому направлению. Но пароход приближался медленно, не с той стороны, откуда можно было ждать подкрепления. Он шел с Кавказа и, как думали, по всей вероятности, принадлежал какой-нибудь торговой компании. И тем не менее, надеждам, толкам и предположениям со стороны осажденных не было конца; некоторые утверждали даже, что видят войско, другие качали головами и говорили, что это груз, которым завалена палуба. А пароход между тем подходил все ближе и ближе... вот он поворачивает в бухту... вот по горам засуетились киргизы, поднялась скачка, и резкие, перекликающиеся голоса, отраженные эхом, огласили окрестность. Десять казаков выехали также из форта и, перекрестившись, во весь опор поскакали к бухте, узнать, куда и зачем идет пароход. Прошло часа два самого томительного ожидания. Но вот казаки скачут назад и издали машут шапками; они кричат, что это помощь, что из Петровска прибыли две пехотные роты... Радостный гул пронесся из конца в конец по всему укреплению, — и великий четверг сделался великим днем освобождения нескольких сотен людей от неминуемой гибели.

К вечеру новоприбывший отряд кавказской пехоты с двумя нарезными пушками двинулся к форту. Масса киргиз, гарцевавшая внизу, стала убираться на горы... А там, на вершине одной из них, тихо колеблемое ветром, стояло большое зеленое знамя, и под ним задумчивый и мрачный сидел Исса Тулумбаев. Он долго смотрел в подзорную трубу, как разгружался пароход, как двигался отряд, щетинясь стальными штыками, и, обратившись к своим приближенным, сказал:

— Теперь нашему делу конец. Исход один — идти в Хиву просить покровительства хана. В ту же ночь киргизы сняли осаду.

________________________

Я с удовольствием слушал рассказы бывалых людей и не замечал, как проходило время. А ночь между тем окончательно упала на окрестность Тамберкульского озера, и только светлой звездочкой мигал среди непроглядной тьмы небольшой огонек нашего бивуака. Было уже поздно. Ордынец встал и протянул мне руку.

— Ну, прощай, тамыр, — сказал он: — спи, ничего не бойся, к нас тут спокойно.

Урядник-уралец неодобрительно покачал на это головою.

— Ведь вот и чиновник, киргиз-от, — оказал он: — a сколько в нем этой дурости. Ну, как же это можно, чтобы в степи спал спокойно: непременно беречись надо.

Я даже слышал, как он распределял казаков на очередь и приказывал им наблюдать “особливую осторожность”. Ho никакой осторожности не было. Когда я проснулся, то все казаки, исключая “очередного”, спали вповалку, и мне стоило немалого труда разбудить их, чтобы выехать до свету. Невесело, если полуденный зной захватит далеко от колодцев...

Текст воспроизведен по изданию: Гибель отряда Рукина в 1870 году // Исторический вестник, № 7. 1900 Источник: http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/M.Asien/XIX/1860-1880/Potto/gibel_rukina.htm